С праздником! 8 Марта. Рассказы о любви - Елена Исаева

– Да, понял, извините, что побеспокоил.

Как тут выдержать характер? Беру страдальца в перевязочную, есть у меня свои секреты, чтобы рана зажила без грубого рубца.

Итак, отказ в помощи не прокатил. Остаётся постыдное вымогательство. Это должно сработать, люди не любят платить за то, что можно получить даром.

Смотрю на часы: треть праздничного дня Восьмого марта позади. Непонятно, как будет дальше, но пока дежурство смело можно назвать идеальным. Ни одного скандалиста, все пациенты с клиникой, словно из учебника, и утренняя ущемлённая грыжа тоже тьфу-тьфу. То, что в хирургии называется «удобный пациент». Поступил через довольно длительное время после ущемления, но кишка осталась жизнеспособной, и резекцию делать не пришлось. Странная закономерность, одних женщин на Восьмое марта судьба одаривает романтикой, а меня – только профессиональными удачами. Почему так? Возможно, я создана для того, чтобы лечить людей, не отвлекаясь на личную жизнь…

А вдруг мне всё же удастся переломить судьбу? Если я сменю профессию, может быть, мне достанется хоть немного счастья.

Я перестану быть машиной для спасения жизней, судьба потеряет ко мне интерес и позволит немного пожить для себя.

Или наоборот, космос даёт мне таким образом понять, что сопротивление бесполезно и я должна идти предназначенным мне путём, никуда не сворачивая.

Всё это пустые предположения, если мы что-то знаем о своёй судьбе, так это то, что нам не предсказать следующего её хода.

Ну да, кисло думаю я, не предсказать… Так и будешь всю жизнь молотить в этом чёртовом приёмнике, возвращаясь в пустую квартиру только поспать, если не примешь срочных мер. Чтобы вписаться в поворот судьбы, надо крутить руль!

Сосредоточенно хмурясь, придумываю грандиозный «косяк», который точно поставит меня под сокращение.

Есть неплохой вариант: не положить в больницу какую-нибудь заслуженную бабку. Если она обременена родственниками, которых от желанной свободы отделяет только упрямство дежурного врача, жалоба практически гарантирована.

Обычно я жалею таких старушек, их трудно назвать здоровыми, а при несовершенстве амбулаторной помощи госпитализация часто бывает единственным шансом улучшить им качество жизни, но сейчас накручиваю себя и торжественно обещаю – если нет прямых показаний, не положу!

Но «Скорая помощь» никого не везёт.

Заполняю истории, делаю текущий обход и только сажусь на диван с книжкой, звонок из приёмного.

Аппендицит у молодого человека. Сам парень кажется вполне адекватным, но мама внушает на-дежды. Вымогательство ей точно не понравится.

Открываю рот и понимаю, что физически не могу попросить денег за операцию. Издав несколько пробных звуков, замолкаю. Напряжённое лицо мамы расслабляется, ирония, кажется, в том, что она ждала, что я буду клянчить деньги, и готовилась дать достойный отпор.

Предпринимаю вторую попытку, столь же бе-зуспешную. Мама с поджатыми морковными губами мне совсем не нравится, и я думаю, как здорово было бы сейчас обломать её уверенность в том, что в груди каждого врача пылает огонь бескорыстной любви к человечеству, но есть вещи, через которые я не могу переступить.

Выйдя из операционной, без особой надежды проверяю телефон. Удивительное дело, но обнаруживается один пропущенный звонок с неизвестного номера. Что ж, если это был тайный поклонник, то он очень точно выбрал время, чтобы признаться в своих чувствах. Позвонил именно в те полчаса, когда я была в операционной и ответить не могла.

Решаю не перезванивать.

Наступает вечер, тихий и ясный, длинные тени ложатся на ноздреватые мартовские сугробы. Скоро снег совсем сойдёт. Я не курю, но выхожу на крыльцо вместе с травматологом и с удовольствием вдыхаю тёплый мокрый ветерок наступающей весны, приправленный сигаретным дымом.

Сегодня мне не удалось заработать отрицательные баллы, что же делать? Остаётся единственный способ: завтра на планёрке обозвать главврача дураком или вором. А для гарантии тем и другим.

Но он не дурак и не вор, грустно думаю я, совсем наоборот. Перед глазами возникает суховатое лицо Владимира Семёновича, с резкими морщинами и прозрачными волчьими глазами.

Кажется, я влюблена в нашего главврача, хотя предпочитаю думать, что он меня бесит. Наверное, поэтому и хочу уйти, пока ещё есть силы для самообмана.

Снова пьём чай с остатками торта, выжимая последние дивиденды из Международного женского дня. Включаем праздничный концерт, какой-то мужчина с внешностью раскормленного идальго поёт о своёй готовности поступить в рабство к даме сердца. Выглядит он так невыносимо пошло, что мы с травматологом снова идём на крыльцо. Подлетает «Скорая», разрывая ночь синими всполохами фонаря и сиреной. Водитель с фельдшером вытаскивают каталку, а знакомый врач зовёт нас. Бежим встречать пациента, по пути я успеваю посмотреть на часы. Полночь миновала пять минут назад, кончился Женский день, а вместе с ним и профессиональные удачи.

Что ж, картина ясная. ДТП, шок. Закрытая травма живота наверняка, рёбра, голова… Уточнять диагноз будем в операционной.

Быстро везём больного, я на ходу заполняю историю. Давление падает, времени ждать УЗИ нет, быстро делаю лапароцентез, в животе кровь.

Михаил Георгиевич даёт наркоз параллельно с противошоковыми мероприятиями. Мимолётно отмечаю, что он на удивление сдержан и вежлив, неужели принял к сведению наш утренний разговор?

В животе обнаруживается больше двух литров крови, источник кровотечения – разорванная селезёнка и брыжейка тонкой кишки. Могло быть хуже. Делаем спленэктомию и резекцию кишки.

Кровотечение остановлено, теперь всё зависит от Миши. Мне видно часть экрана монитора, и я периодически поглядываю туда, чтобы не отвлекать анестезиолога. Давление ещё низкое, но не падает, и пульс приличный, насколько это возможно в данных обстоятельствах. Миша – молодец!

Только я успеваю это подумать, как слышу его крик:

– Плазма нужна нам немедленно! Вы обязаны знать такие вещи! – и понимаю, что человек остаётся самим собой, несмотря ни на какие воспитательные меры.

Вдруг слышу голос Владимира Семёновича. Галлюцинации что ли от недосыпа и усталости? Нет, он действительно стоит в дверях, не решаясь войти внутрь. Помнит, что ли, мои слова про клуб весёлого хирурга? По заведённому распорядку ему докладывают обо всех случаях тяжёлых ДТП, и с некоторым опозданием вспоминаю, что это должна была сделать я. Ура! Наконец-то провинилась! Не повод для увольнения, конечно, но при грамотном подходе…

– Всё в порядке у вас? Помощь нужна? Мне помыться? – отрывисто спрашивает Владимир Семёнович.

Я качаю головой, а Миша налетает как вихрь, мол, плазму надо капать срочно для профилактики ДВС, а где специальный аппарат для быстрого размораживания? Куда смотрит администрация? О чём, в принципе, думает главврач, не оснащая нашу заштатную больничку последними достижениями науки и техники?

Я улыбаюсь под маской. Самое время и мне высказать главврачу какую-нибудь нелепую претензию, но куда там! – разве могу я пробиться сквозь Мишкин напор?

Последний шов, повязка, и я оставляю Михаила Георгиевича готовить больного к транспортировке в палату интенсивной терапии. Иду писать протокол операции в ординаторскую.

Там сидит Владимир Семёнович, положив подбородок на сплетённые ладони, и пристально смотрит на меня своими прозрачными глазами.

Мне стыдно, что я уставшая, в ветхой хирургической робе и дурацком бумажном беретике, но я не снимаю его, зная, что наэлектризованные волосы будут топорщиться, как венок у статуи Свободы.

– Разрешите доложить, что я сегодня работала очень плохо, – обхожу его и сажусь за компьютер, – не доложила вам, и вообще, плохо оперировала. Медленно.

– Михаил Георгиевич сказал, что звонит по вашему поручению, так что не наговаривайте на себя.

Я молча открываю папку с протоколами операций, надеясь найти что-нибудь похожее, чтобы не набирать заново текст, а просто изменить паспортные данные и некоторые детали.

Повисает тягостная пауза, и Владимир Семёнович достаёт сигареты, нарушая свой собственный строжайший запрет на курение в стенах больницы.

Я разрешаю ему курить и с наслаждением вдыхаю горьковатый дым.

– Есть смысл рассмотреть мою кандидатуру на сокращение, – сейчас, в неформальной обстановке, можно быть искренней.

Владимир Семёнович качает головой:

– После того, как вы спасли человеку жизнь?

– О, я не смотрю на свою работу так пафосно. Знаете, как говорят лётчики: если ты идёшь в полёт, как на подвиг, то ты к полёту не готов. Я просто делаю дело, и, господи, даже не знаю, как его зовут и сколько лет этому несчастному. И в лицо не узнаю его завтра. Видите, крайняя степень выгорания. Вы обязаны принять меры как руководитель.